«Э-Вести» подготовили интервью с одним из уникальных персонажей российской действительности. Потомок дворянских родов — князей Мещерских и Спечинских, ныне проживающий в России предприниматель Сергей Самыгин вносит большой вклад в дело восстановления исторической памяти. Он есть живое свидетельство непрерывной линии, связывающей одну Россию с другой – новую демократическую Россию с традиционной Россией, с её историческими корнями.
Сергей Самыгин – бизнесмен, предприниматель, культуртрегер, специализирующийся на восстановлении православных храмов в России, и тем самым не на словах, а на деле приводящий в действие механизм исторической традиции. Его ответы на непростые вопросы дают нам картину (отчасти непростую) отношения русского традиционализма к сегодняшней российской действительности.
Читателям «Э-Вести» будет небезынтересно, как русские с историческими корнями, родившиеся и выросшие за рубежом, впитавшие соки российской традиции, смотрят на завтрашний день сегодняшней России.
ЭВ: Мы рады возможности поговорить с Вами – потомком рода князей Мещерских. Со временем нам бы хотелось сделать материал и поговорить о традициях семейного воспитания каждого потомка дворянского рода.
Сергей Самыгин: Моя мать была в хорошем смысле сумасшедшей. Она собирала всё, что бумажное. Недавно она скончалась, и я разбираю сейчас всё то, что она собирала. Некоторые вещи я выкидываю – это несёт в себе какую-то информацию, но не очень важную. В плане того, что Вы сейчас говорите, она собирала эту информацию с 1970 года, когда проводилась трёхдневная европейская конференция о дворянстве, где обсуждался вопрос о том, что такое русский дворянин. К сожалению, материалы этой конференции изданы на французском языке. Кое-что я перевёл на русский язык.
Когда я гуляю по улице и смотрю на некоторых людей, я думаю о том, что они могли бы быть сегодня дворянами. Но требуется воспитать это заново.
ЭВ: Вы имеете отношение к Евгению Мещерскому?
Сергей Самыгин: Нет, это не мой родственник. С нашей точки зрения, он не князь Мещерский.
ЭВ: В 1997-1998 годах в России по инициативе депутата Лисичкина был создан комитет Госдумы по реституции. Я был сопредседателем этого комитета, как и Мещерский, который воссоздал своё имение. Он был распущен при странных обстоятельствах, а создан при ещё более странных обстоятельствах. Но мы многое сделали. Мы говорили о реституции, о том, что она возможна, привели мировой опыт реституции. Я считаю, что правопреемство – это единственный способ реального покаяния, не на словах.
Сергей Самыгин: Я был у него в 1982 или в 1983 году, у его родителей. Я знаю, о ком Вы говорите. Тогда я понял, что они себя считают Мещерскими, но либо придумали это, либо непонятно, что там. Его родство с нами возникает только в 1922 году, когда его псевдодед жил в том же самом городе, что и его бабушка. Был ли их ребёнок Мещерским или нет – мы этого не знаем, и никто этого не знает, потому что дед уходит от своей жены и в 1925 году женится на женщине, которую мы все знаем в нашем кругу. В 1926 году они находятся ещё в том же селе, где жила эта женщина – бабушка Евгения Мещерского со своим сыном.
Вопрос в том, как дед жил вместе с двумя женщинами, которые при этом не убили друг друга, я не знаю. Но на протяжении всей жизни в переписке между ним и нашей семьёй никогда не говорится о том, что у него родился сын. Зато когда родилась дочь, он написал об этом. Почему он скрывал рождение сына, это же продление рода, его единственный потомок? Мы задали вопрос этой ветви Мещерских. Ответа не последовало, и мы решили: «Не наши».
Он написал о Мещерских, которые находятся за рубежом, что мы не говорим по-русски. Но он меня знает и знает, что я говорю по-русски. Он написал о том, что все Мещерские живут в Канаде и США, но одна часть живёт в Париже, другая небольшая – под Нью-Йорком.
То имение, которое он «вернул»- это называется воровство, потому что оно не принадлежало этой ветви Мещерских.
ЭВ: Таких случаев очень много. Мы считаем, от общего состава Российского Дворянского Собрания (их вообще-то три: Шаховского, Щербачева и Голицына), до 10% составляют очень сомнительные элементы с точки зрения как принадлежности к дворянству, так и происхождения.
Сергей Самыгин: Да, из-за этого мы и не вступаем в Российское Дворянское Собрание.
ЭВ: Но роль Евгения Мещерского я считаю положительной: он очень сильно пропагандировал европейский опыт реституции и сделал несколько очень серьёзных докладов по реституции в Европе. В частности, по Чехии, Польше, Восточной Германии. Этот опыт и эти примеры оказали большое воздействие в то время на сознание так называемого депутатского корпуса (все они были ставленниками партийных органов). Для них было откровением, что после революции могут кому-то вернуть имущество и существуют легальные правовые формулы такого возвращения. Они-то думали, что будет резня и кровопролитие, но услышали о том, что существуют правовые формы реституции, что они действуют…
Я допускаю, что Мещерский самозванец, но он делал то, что было опасным. Он сделал большое дело.
Сергей Самыгин: Я могу признать то, что он делал большое дело, но с нашей семейной точки зрения он не Мещерский. Мы ему предлагали анализ крови – если он покажет родство, то вопрос исчерпан. Тогда ещё можно было взять кровь его отца и кровь моего дяди – они были близкими родственниками. Сейчас можно сравнить мою и его кровь, я к этому готов.
ЭВ: Чем Вы занимаетесь в России уже 30 лет?
Сергей Самыгин: Я занимаюсь бизнесом. Это малый бизнес. Я вкладываю деньги в восстановление храмов, которые строили мои предки. Мещерские, как Вы понимаете, строили много церквей.
ЭВ: Я Вам больше скажу: до революции все храмы строились на чьи-то деньги, кроме храма Христа Спасителя, построенного с разрешения императора на пожертвования.
Сергей Самыгин: Я с Вами соглашусь. Мне известен удивительный случай, что в селе, где 200 дворов, 100 дворов якобы построили храм на средства жителей. У них были такие немаленькие деньги в конце XIX века, и они построили этот храм очень быстро, расписали его, купили колокола…
Когда пишут о том, что храм построен на средства прихожан, я думаю, что, вероятно, они написали письмо и сообщили о том, что хотели бы начать строительство. Обратились к соседям, у которых имение, с вопросом: «А вы не хотите принять в этом участие?». Известно, что в храме был священник, который дружил с Мещерским. Думайте, что хотите.
ЭВ: Ваша семья пострадала в революцию. А Ваши предки ожидали её? Может быть, кто-то из Мещерских входил в кадетские организации и занимался политикой?
Сергей Самыгин: К Мещерским накануне революции приходили жандармы и нашли журналы кадетов. Я думаю, что в тот момент семья считала кадетов самыми правыми. Мещерские были реакционерами, поддерживали царскую династию.
Со стороны моего деда Спечинские были немного более либеральными, но до 1917 года они были правее кадетов.
Мои предки понимали, что что-то должно измениться. А в какую сторону – непонятно. Моя мать мне рассказывала о том, что говорить о России было нельзя. Табу. Они слишком многое пережили. У них была очень хорошая жизнь, но потом они оказались во Франции и голодали. Русская эмиграция в 1920-1930-е годы не шиковала.
ЭВ: Их ведь обокрали в России?
Сергей Самыгин: Они уехали с тем, что помещалось в чемодане. Не знаю, сколько у них было чемоданов и сколько у них было денег.
Мой прадед жил в Финляндии, ему повезло, но и у него денег не было. Он продал своё имение в 1925 году, и практически всю вырученную сумму семья отдала дочери, жившей в Сербии, чтобы она построила дом. А в 1945 году все деньги украли.
Но отношения сестёр от этого не пострадали. Сестра, которая потеряла все деньги, пишет другой сестре с любовью.
На сегодняшний день если бы Вы были моим братом и получили все деньги, что бы я сделал? А они остались хорошими друзьями. Это удивительно. Деньги потеряли, но это не столь важно! Главное, что живы и у каждого есть семья! И продолжали жить мирно.
ЭВ: Мне известно, что сегодня у таких, как Вы – эмигрантов – возникают проблемы в подаче документов на гражданство. Мне кажется, что это связано с боязнью реституции. Ваши предки надеялись что-то вернуть со временем?
Сергей Самыгин: Я знаю, что моя бабушка должна была стать директрисой гимназии имени Оболенской в Петербурге. Именно здесь, как я считаю, основное направление реституции. Нужно вернуть Россию в то русло, чтобы преподавали на том уровне, которого сегодня уже в России нет.
Если мы говорим о дворянстве, то новая элита могла бы учиться в школе по этому образцу, заложенному первой Оболенской, что позволило бы из них сделать элиту.
Такие школы надо воссоздать в России. Это стало бы одним из путей «реституции».
ЭВ: В плане культурной «реституции» это тоже было бы хорошо. Но в плане материальном Вы не видите перспектив?
Сергей Самыгин: Я лично не верю в реституцию. Нынешние либералы и нынешние большевики этого не хотят. То, что было сделано, забыто. Если мы пойдём немного дальше, то на реституцию имеют право не только дворяне, но и «кулаки».
В случае Самыгиных, Спечинских и Мещерских реституция в виде куска земли или денег приведёт к борьбе между внуками и правнуками. Это страшно, потому что мы опять будем стрелять друг в друга. Зачем это нужно? Я думаю, что лучше не надо.
Но если мы берём тех людей, которые вернулись с Запада и живут в России, то им нужно что-то дать. Это было бы благодарностью за возвращение. «Вы хотите получить что-то от государства? Приезжайте и живите здесь в течение какого-то времени!». Многие русские эмигранты мечтают получить своё бывшее имение, чтобы его затем продать. В таком случае я не вижу смысла в реституции. Если человек хочет жить в России – живи в России, плати деньги.
ЭВ: Ваша фамилия по матери? А Мещерские по какой линии?
Сергей Самыгин: Фамилия у меня по отцу. Мещерская – это моя бабушка по материнской линии.
ЭВ: Род Мещерских пресёкся по мужской линии?
Сергей Самыгин: Если говорить о нашей линии Мещерских, то по мужской линии её больше нет. Но за границей есть другие линии Мещерских.
ЭВ: Чем Мещерские в основном занимались в эмиграции?
Сергей Самыгин: Дед Спечинский был водителем такси для богатых американцев и англичан. Он их возил по всей Европе, потому что он говорил на многих языках. Бабушка работала в Доме Моды, но в 1930-е годы они разорились и она оказалась без средств к существованию. Хорошо, что дед работал и поддерживал их.
Так что, моя мать выросла практически без отца, который изредка приезжал домой. Тогда для моей матери был праздник.
ЭВ: Ваши дети ощущают себя русскими, Вы их вырастили в России?
Сергей Самыгин: Они родились и выросли в России, частично на Украине. Но им не нравится жить здесь, и это меня огорчает. Дочь училась в МГУ, сейчас она учится в Бельгии. Если она найдёт себе работу в России, то она будет жить в России, но у неё возникнет проблема с получением рабочей визы. Гостеприимство нынешней России – это позор.
ЭВ: Мы слышали про специальную программу для эмигрантов по быстрому получению гражданства. Так ли это?
Сергей Самыгин: Вы должны идти и просить гражданство. И нам было сказано: «Вы должны создать общество, которое бы написало, что Вы хотите». Мы поняли, что если мы создадим общество, нас будут держать под лупой. Лучше мы и дальше будем вне общества. Мы собираемся, встречаемся, нам очень хорошо без какой-то организации.
Вы должны что-то сделать, чтобы мы вернулись. Мы не будем ничего просить.
ЭВ: Что в России осталось от 1917 года? От той, старой России?
Сергей Самыгин: Я бы сказал, что соцзащита, которую создал Николай Второй в 1912 году, она осталась той же. Вся система защиты немного переформатировалась, но ещё все законы Николая Второго действуют. Советские законы перезапустили их. И потом эти законы пошли на Запад, где заложили основы соцобеспечения современного Запада. Все шли по этой тропе, но русские были первыми.
