Новый художественный руководитель МХАТа им. Горького – Эдуард Владиславович Бояков строит главный национальный драматический театр страны и заявляет о том, что театр должен нести ответственность перед нацией.
К такой позиции и к первой постановке на прославленной сцене патриотической драмы «Последний герой» – отношение неоднозначное. Но художественного руководителя, как человека совести, это не смущает, напротив, – он полон решимости воплощать свои замыслы, следуя заветам Станиславского и Немировича-Данченко.
ЭВ: Вы человек верующий, воцерковлённый. Как это влияет на репертуар Вашего театра, и на задачи, которые Вы ставите как руководитель?
Эдуард Бояков: Вера, в моём представлении, влияет на всё. Нельзя быть абстрактно православным воцерковлённым человеком, а в инженерном деле быть не православным. Вера пронизывает всю жизнь человека и влияет на любой поступок. При этом я как человек, занимающийся светской практикой (а театр – это светский феномен), должен с пониманием и уважением относиться к людям другой конфессии и к неверующим. Однако, я настаиваю, русская культура – это христианская культура. Православие пронизывает всю русскую культуру насквозь. Так всегда было: и в 19-м веке, и в 16-м, и в 12-м…
20-й век дал нам опыт «модерна», дал опыт отказа от Бога с большой буквы. Это время, когда начали писать слово «бог» с маленькой буквы, в первую очередь в стихах. Наступила эпоха, когда начали рушиться храмы и сама система координат начала рушиться, иерархическая система. Это – трагедия, хотя и не случайная. Относиться к 19-му веку как к чему-то «мягкому и пушистому», и думать, что «ужас» начался только после большевиков – это не моя логика. Я считаю, что Россия медленно двигалась, начиная с 17-го века, с момента раскола, когда было разрушено единство веры и народа, к тем проблемам, которые получила.
ЭВ: Какие это проблемы, и каким может быть выход?
Эдуард Бояков: Найти выход из этого очень сложно. Ничто не может сейчас заставить людей не смотреть это пошлое телевидение, слушать эту попсу и т.д. и т.д. Одномоментно никаким государственным указом это отменить невозможно. Как отменить и те отношения, которые господствуют в обществе. Перестроить этическую матрицу, которая доминирует, и которая позволяет человеку такие разговоры: «А я это хочу!.. А мне это можно! А мне это позволено! Мне плевать на традиции…»
Если большинство людей в Европе уверено, что могут существовать однополые семьи, какой может быть тут разговор про аборты? Это уже происходит автоматически. Конечно, они имеют право! Всё это мы и видим в современном искусстве.
ЭВ: Вы можете, как художественный руководитель, делать свой выбор?
Эдуард Бояков: Это и есть моя работа, мое служение. Этим я и занимаюсь. В каждом спектакле, который мы делаем, в том числе и в спектакле А. Кончаловского, который кто-то считает чрезмерно лёгким, а кто-то аморальным, с чем я не соглашусь, мы поднимаем эти актуальные темы, темы нравственного выбора.
«Сцены из супружеской жизни» в постановке Кончаловского — это Бергман, один большой режиссёр ставит текст другого. Это великие открытия, которые в 60-70-х годах Бергман сделал как драматург, это наследие скандинавской линии, идущей от Ибсена и Стриндберга, североевропейской линии, Гауптмана, всей этой протестантской болезненной фокусировке на распаде семьи, на изменении роли женщины; феминизации в самом плохом смысле. Бергман это описал в 70-х годах. Кончаловский, же, как очень мудрый, глубокий человек, перенёс это на нашу почву, объяснил, что то, что происходило в конце 60-х и 70-х годах с Европой, когда появились все эти термины «шведская семья», «молодёжная революция», произошло у нас – в 90-е. До 90-х мы были более закрыты, и всякие смешные ток-шоу, где звучало: «у нас секса нет», — это пришло тогда, в Перестройку.
ЭВ: Каким образом, на Ваш взгляд, мы пришли к этому?
Эдуард Бояков: Разрушилось государство и семья, и герои спектакля Кончаловского это обсуждают. Они говорят об аборте, как будто они спорят о том, как покупать какой-то шкаф: «Это ты решай!»… «А почему я – ты решай?»… Им даже в голову не приходит, как это ужасно звучит! В этом пространстве нет Бога. Нет веры, поэтому происходит кружение вокруг собственной оси. Но к этим людям всё равно есть сочувствие, что-то не осуждающее; всё равно они живы! В них есть какое-то человеческое тепло, которое тянет их друг к другу, хотя бы на уровне потребности прижаться, прикоснуться, быть рядом. А дальше?.. Дальше Бог управит.
«Последний герой» Ивана Крепостного — пьеса про то же самое, про человеческое тепло.
ЭВ: Каким было Ваше отношение ко МХАТу им. Горького до назначения? Что хотели бы оставить? Что привнести? Что особенно ценно на сегодня? И каким бы хотели видеть «индивидуальное лицо» этого театра?
Эдуард Бояков: Отношение ко МХАТу было как к театру, который закрылся, который не имеет амбиций присутствовать в городе, не стремится быть модным, популярным, работать с острыми проблемами сегодняшнего времени, с современной драматургией. Придя сюда, с одной стороны, я увидел подтверждение своих догадок. С другой стороны, я обнаружил нечто новое, очень важное и ценное. Веру в ценность традиции. Но традиция и герметичность – это разные вещи. Я увидел, что эта закрытость МХАТа, эта герметичность — является нарушением самой идеи МХАТа как таковой. Потому что идея МХАТа – это идея НОВОЙ пьесы.
ЭВ: Что это значит?
Эдуард Бояков: МХАТ был придуман, как театр НОВОЙ пьесы. МХАТ родился вместе с драматургами: Чеховым, Андреевым, Метерлинком, Горьким, Гауптманом, Ибсеном и так далее; с современными людьми, которые пишут про современные вещи.
И в 30-е годы МХАТ продолжал таким быть, когда ставили соцреалистическую прозу и драматургию. И в 50-е, 60-е, 70-е годы МХАТ продолжал таким быть. Вот посмотрите на афиши в моем кабинете: 89-й год – Гельман, 92-й – Малягин, 94-й – Виктор Некрасов, Розов, Арбузов и др. Это не просто современная драматургия, это спектакли про сегодняшний день, про сегодняшние проблемы. Эту традицию МХАТ не имеет права нарушать. Это не моё желание, не моя прихоть, и в этом случае у меня нет выбора. Я иду вслед за Станиславским. Только встреча Чехова и Ивана Крепостного, только их столкновение даст действительный результат.
Сейчас кто-то говорит, что пьеса Ивана Крепостного недостаточно хороша для МХАТа. По-моему, — она прекрасна. То, что мы не всё довели в спектакле, я тоже знаю, хотя в целом спектаклем я доволен. Есть очевидные достижения. Мы будем продолжать работать, и посмотрим, как пройдёт следующая премьера следующей пьесы. И то, что «Чайка» Чехова провалилась, так же, как и огромное количество пьес Горького, Андреева, это мы тоже знаем из истории.
Сейчас хорошо говорить, что это тоже классика, какие прекрасные спектакли, как всё было просто! А тогда, это было совсем не хорошо, и было совсем не просто говорить об этом, когда мы имели дело с пьесой, которая нарушала каноны и театра, и драматургии.
ЭВ: Как Вы отнеслись к критике премьеры «Последний герой»?
Эдуард Бояков: Я читал много критики. Есть какие-то люди, которые исходят злобой и страдают от того, что потеряли образ театра, который для них дорог и связан с их личными привычками. Есть те, кто в восторге.
Одна девушка-зрительница, в прошлом постоянная посетительница театра написала мне в соцсети после премьеры «Последнего героя»: «Сколько Вы заплатили критикам?» Это при том, что о спектакле пишут люди, которые для меня, и не только для меня, очень авторитетны. Например, Дмитрий Стешин из «Комсомольской правды». Он — военный корреспондент, легендарный человек, освещавший события военных действий в Египте, в Сирии, в Косово, в Ливии. Он попадал в страшные переделки, и он блестящий автор книги, он литератор! Я потрясен его рассказами. И когда какой-то человек в интернете пишет гадость о тех кому дорог спектакль «Последний герой», пусть это останется на совести этого человека.
ЭВ: Как Вы сами оцениваете премьеру «Последний герой»?
Эдуард Бояков: Я понимаю, что далеко не всё идеально, но в целом, повторю, это очень достойная работа Руслана Маликова. Конечно, где-то мы ошиблись, какие-то ошибки ещё предстоит совершить. Театр — это рабочий, живой процесс. Он идёт, кто-то в него не впишется, с кем-то мы расстанемся, с кем-то наоборот встретимся, кто-то получит новый импульс. Что-то мы поменяем на ходу. Но в основе этого процесса следование традициям, огромное уважение к тому, что делал Станиславский, и что делала Доронина.
ЭВ: Что скажите о следующих премьерах?
Эдуард Бояков: 8 мая сыграли «Последний срок» В. Распутина. Я очень доволен. 9 мая была премьера поэтического мультимедийного спектакля, посвященного поэтам-фронтовикам «Бессмертные строки». А в середине июня выпустим историческую костюмную драму «Леди Гамильтон».
ЭВ: Какие ещё драматурги, кроме Ивана Крепостного Вам наиболее близки, чьи пьесы хотелось бы поставить?
Эдуард Бояков: Наталья Мошина из Уфы. Этот драматург меня откровенно интересует, радует, трогает. Она, очевидно, находится на гуманистических позициях. Консервативных, если говорить о ценностях и современных, если говорить о языке.
ЭВ: Какие критерии наиболее значимы, когда выбираете темы, драматургию?
Эдуард Бояков: Критерии не односложные. Должны быть вечные темы, вечные ценности, которые нельзя трансформировать, правила, которые нельзя нарушать. Они должны встретиться с современным языком в широком смысле слова. Не только литературным, но и с постановочным, со сценографическим. Это мой критерий.
Мы начнём работу над текстом Сергея Медведева, — ростовским драматургом. Его пьеса называется «Парикмахерша». Это тема провинциальной женщины, которая мечтает о большой любви, работая в парикмахерской. Это вечная тема о том, как любовь ищет любовь. Параллельно мы работаем над пьесой по роману Евгения Водолазкина «Лавр». Это выдающийся роман о русском Средневековье. Действие происходит в 16-м веке. Это вызов. Тема святого. Тема человека, который проходит через страшные мытарства и становится высокой душой.
ЭВ: Что значит в Вашем понимании ответственность художника?
Эдуард Бояков: Это ответственность за свою душу. Я должен очищаться, должен избавляться, хотя бы от части той грязи, которая во мне есть и была, с которой родился, которую приобрёл. И по мере очищения я должен делиться своим опытом попыток преображения. Я делюсь этим опытом с живыми людьми! И театр, особенно такой, как МХАТ – это место огромной ответственности, место, где люди плачут, восхищаются и смеются. И еще они платят деньги. Они организованы. Люди находятся в одном пространстве, смотрят в одну сторону. Очень мало осталось тех мест и пространств, где люди сегодня смотрят в одну сторону. Разве что — на футболе. Сейчас всё разбросано.
Можно пойти на различные выставки, где люди ходят с бокалами от одной картины к другой, совершенно не задумываясь, и не желая постоять друг с другом рядом. Все очень разъединены и одиноки. А театр, как раз то место, в котором люди собираются вместе, как нация, как единство. И потому ответственность здесь огромная. Надо отвечать за то, чем «питаешь» души.
ЭВ: Вы допускаете возможность, чтобы стабильный коммерческий успех сочетался с глубиной замысла и высокой художественностью?
Эдуард Бояков: Конечно, допускаю. Книга епископа Тихона Шевкунова «Несвятые святые» продана тиражом 2.5 миллиона экземпляров. Это самая популярная книга постсоветской истории. Этот тираж популярней любой коммерческой ширпотребной жанровой литературы.
ЭВ: Возможно подобное для сегодняшнего театра?
Эдуард Бояков: Конечно! Спектакль Станиславского «Синяя птица» 1908-го года, что идёт у нас во МХАТе. Он прошёл уже несколько тысяч раз, и ещё пройдёт не меньше этого. И зал полон. Это почти полторы тысячи людей! Родители приводят детей, дети смотрят, вырастают, приводят снова своих детей… С точки зрения коммерческого успеха, — это супер успешная постановка! Это постановка великого Станиславского по великой пьесе Метерлинка, посвященная поиску чистоты и духовного света.
ЭВ: А есть примеры из современных постановок?
Эдуард Бояков: Почему нет? Лучшие спектакли Любимова, Додина, Марка Захарова… «Юнона и Авось» — абсолютно коммерческий спектакль, коммерческий жанр, и всё чисто с точки зрения ценностей, радости и любви. «Московский хор» Додина про тяжёлое военное время, — непростая пьеса, но люди смотрят, отзываются, восторгаются и переживают катарсис.
ЭВ: Какого рода помощь Вы хотели бы получать от государства и общества для Вашего театра?
Эдуард Бояков: Общество должно доверять и помогать своим присутствием в зрительном зале. Если у нас зал полный – это помощь. Если не полный, значит, общество нам не верит, и есть основания, чтобы разобраться. А что касается государства, то оно сознаёт огромную ответственность перед этим словом МХАТ, перед этим «брендом», и конечно, только вместе с государством можно что-то сделать. Нашему зданию почти 50 лет и предстоит большая реконструкция. Этот вопрос очень серьёзный.
Мы – государственный театр, мы получаем дотацию, хотя дотация меньше по сравнению с другими федеральными театрами.
ЭВ: При Вашем назначении министр культуры Мединский обещал необходимую помощь и всяческую поддержку МХАТу, что было освещено СМИ и телевидением. Он держал своё слово?
Эдуард Бояков: Это обещание есть. Мы начинаем готовиться к реконструкции, думать о проекте, это дело нескольких лет и серьезных бюджетов. Но уже сейчас, этим летом, нам выделяются небольшие деньги на переоборудование фойе и залов. В результате этого уже с осени мы сможем открывать двери театра с утра. Мы заполним пространство не только вечерними спектаклями, но и дневными образовательными активностями, встречами с писателями, актерами, режиссерами, драматургами. Театр станет точкой притяжения для москвичей разных поколений, я обещаю.
Беседу вела Нина Яхонтова.
