Нам стало известно, что среди читателей «Э-Вести» огромное количество поклонников тенора Алексея Татаринцева. Эта звезда «Новой Оперы» широко известна как среди профессионалов, так и среди поклонников классической музыки.
Конечно, об Алексее Татаринцеве написано многое, он выступает на ведущих мировых сценах с оперными легендами, и его часто просят об интервью ведущие музыкальные издания. Но мы всё-таки решились поговорить с ним о творчестве, о жизни и о Вере – и не прогадали. Какое же это счастье, если Ваш собеседник – человек, способный поведать о своём жизненном выборе с такой откровенностью и глубиной!
ЭВ: Алексей, судя по Вашим предыдущим интервью, которые мне довелось читать, Вы – человек исключительно семейный. И насколько я понимаю, хотя члены Вашей семьи не были профессиональными музыкантами, но все они музицировали?
Алексей Татаринцев: Музыкального образования у нас, можно сказать, никакого не было. Мои папа и мама действительно профессионально не занимались музыкой, но в своё время они участвовали в самодеятельности – папа играл на баяне и в эстрадном ансамбле, мама, закончив Тамбовский культпросвет училище по народному танцу, преподавала танец в кружках сельского дома культуры. Они ездили в составе агитбригады по полям — ржаным, кукурузным и подсолнечным, пели и играли для работников, которые их обрабатывают… Я тоже принимал в этом активное участие уже с ранних лет. Я тогда и не думал, что однажды стану оперным певцом…
ЭВ: Что, если не секрет, Вы пели? И какого рода музыка окружала Вас в детстве?
Алексей Татаринцев: Это были и народные, и популярные песни советских ВИА групп, военные песни.
ЭВ: У Вас было принято и дома исполнять эту музыку, во время семейный праздников?
Алексей Татаринцев: Конечно, наши веселья заканчивались песней народной или застольной. Это «святое», и ни один праздник не проходил без этого – папа играл на баяне, я – на ложках, бабушка – на бубне, а другие плясали и пели частушки! Сейчас, по прошествии времени, это вспоминаешь с особой теплотой и трепетом.
ЭВ: Кстати, о святом. Если я правильно понимаю, Вы – человек верующий?
Алексей Татаринцев: Вера занимает особое место в моем сердце и душе. Это очень личное, интимное и, наверное, я не готов Вам здесь раскрыться.
Могу сказать, что в моей жизни был период до церкви и после. Во многом благодаря тому, что я работал в Сретенском монастыре. Многие вещи открылись для меня с другой стороны! Также могу Вам сказать, насколько для меня и, наверное, для многих удивительна сила молитв «отче наш», «оптинских старцев», «символ веры» . Чем старше я становлюсь – тем больше делаю открытий.
ЭВ: Опыт духовной музыки, полученный в церкви, был новым для Вас, или Вы были к нему подготовлены? Часто музыканты говорят о том, что наше музыкальное образование не даёт понимания этой музыки, и им требуется осваивать её с нуля.
Алексей Татаринцев: Всё, что касается сферы духовной, классической и хоровой музыки, то она вошла в меня внезапно. Я никогда не учился в музыкальной школе, и в 11 классе впервые встал в хор. Когда я услышал аккорд до-ми-соль, разложенный на женские и мужские голоса, у меня по телу пошли мурашки. Это ощущение ни с чем нельзя сравнить, оно было очень сильным.
Духовную музыку я впервые исполнил в Тамбовском Университете, когда пел в Камерном хоре имени Сергея Васильевича Рахманинова. Это были фрагменты духовных произведений Бортнянского, Чеснокова, Архангельского и многих других. Это стало новым этапом моей жизни.
Учась в университете на дирижёрско-хоровом отделении, мы изучали историю духовной музыки на лекциях истории музыки и хорового исполнительства.
Циклы концертов с Символом Веры могли составляться из произведений различных композиторов: Гречанинова, Архангельского, Чеснокова, и других. Очень интересно их слушать с точки зрения трактовки: есть основной голос, который исполняется во время литургии, а есть мелодическая мысль — то, как это видит композитор. У Гречанинова, например, в литургии Символ веры поется солистом под аккомпанемент органа. С точки зрения Православия это не очень принято, но тоже очень красиво.
Впоследствии, когда я перевелся в Академию хорового искусства в Москве, то мы стали ездить на гастроли. У нас была такая программа, где в первом отделении – духовная музыка, а во втором отделении – жемчужина духовной хоровой музыки, Всенощное бдение Сергея Васильевича Рахманинова. Это, наверное, одно из самых сильных духовных произведений и по красоте, и по мысли, и по эстетике, и т.д.
ЭВ: Я думаю, что опыт духовной музыки и сделал из вас одного из сильнейших, я это знаю по отзывам, исполнителя русской музыки.
Алексей Татаринцев:. Спасибо большое. Но не всегда удается исполнить то или иное произведение именно по-русски. Русская музыка — одна из самых сложных, потому что загадочная русская душа не понятна не только многим в мире, но и в России..
Многие композиторы-музыканты обращаются к поэзии наших прекрасных писателей и поэтов: того же Пушкина, Толстого, Есенина, Тютчева и многих других. Очень интересно следить, как они мыслят, по мелодии: на одно и то же стихотворение – разная музыкальная палитра.
Тот же «Евгений Онегин», та же «Пиковая дама», тот же «Борис Годунов» рассчитаны на человека, который знает русскую душу или понимает, что такое русский человек. Вот иностранцу нас не понять, потому что у всех разное понимание того или иного поступка. Одни и те же вещи у кого-то могут вызывать смех, а у кого-то — боль.
Знаете, был такой забавный случай, когда моя жена в Нью-Йорке пела «Царскую невесту». Там есть момент, когда Любаша собирается купить зелье у немца Бомелия, и тот говорит: «А что ты мне за это дашь? Мне нужны твое тело и уста». А она сопротивляется! И вот, в момент, когда она спрашивает: «Всего лишь поцелуй?!», весь зал засмеялся. А в это мгновение происходит драма Любаши. Может быть, был некорректый перевод в титрах, не знаю…
Ну, что там, поцелуй? Поцеловала, и он дал тебе зелье. А в России – это измена, продажа себя как человека… Надо знать и историю тех событий – эпоху Ивана Грозного.
ЭВ: Вас очень часто приглашают исполнять те или иные русские вещи на музыкальных площадках Запада, Востока и России. Куда чаще приглашают, и приходилось ли Вам отвергать какие-то постановки (насколько мне известно, вы не на всё соглашаетесь).
Алексей Татаринцев: Во-первых, моя жизнь связана с театрами и концертами высшего уровня – я выступаю на встречах президентов стран (ШОС, БРИКС, и т.д.), где иногда требуется, чтобы каждая страна представила свою культуру. Там выступают и ансамбль Моисеева, и Кубанский хор, и классические, и народные исполнители. Я в таких случаях исполняю те произведения, которые олицетворяют Россию. Это русская народная песня «Душечка», песню Варламова «Вдоль по улице метелица метёт» и др . Или арии из опер русских композиторов. Это всегда придает особый трепет, ответственность и волнение.
Во-вторых, есть концерты, на которые меня приглашают и на Востоке, и на Западе. Предпочтений по месту выступления у меня нет. Если есть приглашение, то главное, чтобы это было интересно мне как исполнителю. У меня такое правило, что в сольном концерте помимо шедевров классической музыки должна обязательно исполняться русская музыка: будь то Римский-Корсаков, Чайковский, Рахманинов, Мусоргский – любой из композиторов, которые узнаваемы и звучат за рубежом.
И, в-третьих, что касается оперных постановок… Если постановка известная, доступна в интернет-пространстве или на каких-то носителях, то я её смотрю, и если она меня устраивает, то, конечно, говорю: «Да». Но могу и сказать: «Вы знаете, вот это, это и это мне не нравится, я не смогу участвовать».
Что касается участия в новых постановках, то это всегда большой сюрприз, потому что никто не знает, чего хочет режиссёр. Единственное, в контракте прописываются определенные нюансы, которые в любой ситуации должны всех устроить. Да, иногда режиссёр ставит в спектаклях какие-то свои задачи, которые могут кого-то покоробить. Очень важно понимать и принимать это, спокойно к этому относиться. Надо отталкиваться от того, какой философии придерживается режиссёр, какую оперу и где он ставит.
Ведь это ещё зависит от той страны, где ставится опера, что там принято. Я недавно два месяца был в Финляндии, где пел «Севильского цирюльника» — так там всё совсем по-другому: другой юмор, другое отношение к жизни. В Японии тоже всё по-другому, там другая философия. И так во всем мире.
Сейчас важно быть профессиональным, мобильным и отвечать за свою работу. А все остальное, нравится — не нравится – это вторично…В этом и радость искусства, и благодаря тому, что оно субъективно – оно будет вечно. И, конечно, важно чтобы все-таки то, что хотел автор (композитор) в той или иной опере, было не только в партитуре, но и на сцене. В опере важно все. Но главное – музыка, это основа всех основ.
ЭВ: И всё же, у Вас часто совпадает видение спектакля с режиссером-постановщиком? Бывает ли наоборот?
Алексей Татаринцев: Самое главное в режиссёре, когда он преследует какую-то цель, чтобы его решения были оправданы. В моей жизни были режиссёры, которые были слабы в материале, даже не знали перевод текста. Это очень печально и крайне непрофессионально.
Режиссеры предлагают своё видение, что-то мне у них нравится, что-то не нравится.
Зритель не всегда понимает, что хочет сказать режиссёр. Но когда работаешь над постановкой на протяжении полутора-двух месяцев, понимаешь, какие идеи он преследует, почему он делает так, а не иначе, почему здесь он делает такой костюм, свет, раскрываются характеры героев. И именно в этот момент работа и сотворчество приносит огромное удовольствие.
ЭВ: Как сформировалась ваша манера пения? Под чьим влиянием? Вы в своем исполнении опираетесь на каких-то прежних исполнителей или нынешних звезд? Я вижу, что Вы соприкасаетесь со звездами мировой величины, с лучшими оперными домами.
Алексей Татаринцев: Огромную роль в моей жизни занимали, занимают и будут занимать мои учителя, педагоги, которые помогали и помогают мне во всем. Я благодарен им за каждые минуты и мгновения на уроках в классе, хоре и концертах.
Первые мои профессиональные шаги были в Камерном хоре им. С.В.Рахманинова – главный дирижер профессор Владимир Васильевич Козляков. Именно его уроки, умение, талант великого педагога способствовали моему рвению к хоровой музыке, дирижированию. Но природа взяла свое – петь я любил больше.
В 2003 году я перевелся в Академию хорового искусства, где был великий Виктор Сергеевич Попов. Потрясающие педагоги были в академии, особая атмосфера семьи царила в этом прекрасном заведении. Моим педагогом по вокалу стала Вера Петровна Александрова. Именно с этого года начался мой профессиональный путь в вокальном искусстве. С Верой Петровной мы стали лауреатами многих вокальных конкурсов. Были и переживания, и сомнения, и радость, и счастливые минуты творческих побед .
Именно на конкурсах я познакомился со многими великими музыкантами, певцами, артистами. Это, несомненно, влияет на творческий рост и придает уверенности в нашей профессии.
Для меня было очень важно услышать тех певцов, которые мне помогали понять классическую музыку и заинтересоваться ей. Одни из самых первых таких помощников – это трио теноров, которые пели на чемпионате мира по футболу – Лучано Паваротти, Пласидо Доминго и Хосе Каррерас. Моим фаворитом был Паваротти .Его манера пения была мне близка и трогала мою душу.
До этого я не понимал оперное пение, потому что это воспринималось мной как вой, занудство, непонятные слова и скука. Но когда я, деревенский парень, услышал это трио, я заинтересовался тем, как научиться петь вибрато, громко-тихо и т.д.
И, конечно же, большой эффект на меня произвел Николай Гедда, я даже писал о нём дипломную работу, когда заканчивал Академию. Я считаю, что он – один из самых выдающихся певцов, и он занимает определенное место в моем сердце, потому что то искусство, которое он делал и в вокальном, и в человеческом плане, было необыкновенным.
Но в нашей профессии помимо того, что человек учится, заканчивает университеты и академии, самое главное – то, что он должен работать. Именно в театре «закаляется сталь», складывается репертуар, приобретается опыт. В этом для меня незаменимым стал театр «Новая Опера», потому что он дает мне ориентиры: что я могу петь, а что не могу, что у меня получается, что не получается. И именно благодаря этому театру я могу спокойно выезжать за границу и представлять Российскую Федерацию на различных площадках.
Мои коллеги по «Новой Опере» и артисты, которые со мной рядом – это тоже большой подарок для меня лично, потому что с коллегами ты приобретаешь то взаимопонимание, которое необходимо артисту во время оперных спектаклей и концертов.
И один из самых важных для меня моментов — это мой тыл, который придает мне очень много сил. Моя семья, моя жена, мои дети, которые меня поддерживают, понимают, терпят и, конечно, вдохновляют.
ЭВ: Скажите, ведь у Вас как раз были в жизни моменты, когда вы общались с упомянутыми тенорами?
Алексей Татаринцев: Да, мы недавно общались Хосе Каррерасом. Когда был конкурс теноров в Москве «Хосе Каррерас Гран При», он приезжал по приглашению Фонда Елены Васильевны Образцовой и был председателем жюри. Это уникальная личность, такое откровение… Когда ты понимаешь, что человек, который повлиял на твою жизнь, находится рядом, и ты с ним общаешься – это неописуемое состояние и ощущение.
Но это касается не только Хосе Каррераса, но и Галины Вишневской, Елены Образцовой, Ирины Архиповой, Зурабом Соткилава, Дмитрием Хворостовским – это великие музыканты, артисты, певцы и певицы, которые своим искусством помогли многим в том числе и мне. Когда я выступаю на различных концертах и вижу легендарных людей, которые делали историю оперной музыки, и не только оперной, это очень важно, ценно для меня. Эти минуты очень дороги мне.
ЭВ: Скажите, вы следите за этими событиями, что происходят сейчас в Америке вокруг Пласидо Доминго? Какие-то ужасные слухи о нем распространяются.
Алексей Татаринцев: Пласидо Доминго уникальный во всем. Многим артистам он подарил путь и дал дорогу в прекрасный мир оперы. На слухи тридцатилетней давности реагировать смешно, но и противно… Гнусно это все, и не стоит такого внимания…
ЭВ: Чем обусловлено то, что Вы уже давно «осели» в «Новой Опере»? Имеете ли Вы до сих пор там возможности для творческого развития?
Алексей Татаринцев: Я могу еще раз сказать, что «Новая Опера» мне очень сильно помогает во всем. Это лично для меня родной дом.
Я очень счастлив, что работаю здесь и с теми ребятами, которые меня окружают. Это и коллеги, и атмосфера, начиная с монтировщика и заканчивая костюмерами, которые знают все твои размеры, все твои нюансы. Это очень важно для меня как артиста, солиста, личности.
Всем тем репертуаром, который я сейчас исполняю по всему миру, я обязан «Новой Опере». Конечно, мы ездим за рубеж и это большой плюс, обогащение себя американской, европейской, восточной культурой, но российский дом — он должен быть российским. Когда ты приезжаешь, ты питаешься атмосферой родительского дома – театра.
Возможности развиваться есть всегда если ты этого хочешь. И хорошо, что мы находим общий язык между собой.
ЭВ: Ваш голос – лирический тенор. Как Вы работаете над репертуаром? Беретесь ли Вы за сильный репертуар, и каковы будут Ваши дальнейшие шаги?
Алексей Татаринцев: Как говорится, против природы не пойдешь. Нужно всегда очень точно понимать свои возможности и возможности своего голоса – а я четко их знаю. Более того, для лирического тенора написано очень много потрясающей музыки и её осилить порой не хватает жизни. Во-первых, моя цель — хотя бы процентов на 10 осилить этот репертуар.
Во-вторых, каждый год я изучаю по две-три партии и неважно, состоятся ли они в контрактах или не состоятся. Главное – иметь тонус, движение. Когда ты изучаешь новую партию, то ты все равно проходишь определенную дистанцию, проживаешь жизнь того героя, которого ты играешь, и это очень интересно. Я недавно изучал партию Эдгара из оперы «Лючия ди Ламмермур» Гаэтано Доницетти, созданную на основе романа Вальтера Скотта «Ламмермурская невеста». Мне было очень интересно изучить этого персонажа.
Любая партия связана с какими-то поэтическими, историческими событиями. Помимо музыкального материала, ты изучаешь материал поэтический и художественный, потому что помимо музыки в ту эпоху была живопись, поэзия, скульптура… Это огромный потенциал для саморазвития, и я благодарен судьбе, что помимо музыки прикасаюсь к другим видам искусств. И ещё интереснее, когда режиссёр всё делает не так (смеётся).
Когда изучаешь музыку на языке оригиналов – на французском, немецком, итальянском, на русском — это интересно с точки зрения фонетики, потому что от неё очень многое зависит. Очень интересно было, когда мы с «Новой оперой» привезли «Богему» в Италию, как её воспринимали итальянцы. Было очень приятно, когда они подходили и говорили: «Брависсимо»! То есть, они понимали, о чём мы поём.
Это очень дорого, потому что международные связи осуществляются через язык, на котором ты говоришь. А музыкальный язык — тем более, он ещё больше объединяет, это язык, на котором говорит сердце.
Помимо оперных партий есть, конечно же, камерная музыка, которая считается одним из сложнейших искусств. Это занимает очень много сил. К таким вещам надо очень сильно готовиться.
Представляете, как за полтора часа прожить 20 жизней? Изучить историю, либретто, автора, традиции, эпоху. На сцене стоишь один ты и концертмейстер, как этакий соучастник преступления (смеётся). И самое примечательное, что публика всё это видит — ты голый, тебя видно, твои эмоции, твои глаза. Насколько ты погружаешься.
Петь камерную музыку – это очень сложно, поэтому за неё и берутся сейчас единичные люди. В творческом плане у меня есть некоторые мысли. Надеюсь их осуществить в этом сезоне.
ЭВ: В Вашем репертуаре есть вещи типа «Лючии де Ламмермур», о которой Вы только говорили и где Вы будете петь в «Новой Опере» 24 августа, и в «Риголетто», которого мы услышим там же 30 августа. Некоторые музыканты относятся к шлягерам свысока, а для Вас петь в «Риголетто» – это возможность самовыразиться?
Алексей Татаринцев: Шлягеры петь очень легко и очень сложно одновременно. Конечно же, любой шлягер, любая известная музыка она, с одной стороны, больше объединяет людей – всегда приятно слушать то, что тебе известно. Все очень живо реагируют, когда слышат известные арии.
С другой стороны, когда на протяжении двух веков эти партии поют гиганты, великие люди — это большая ответственность, нужно не упасть в грязь лицом. «Запороть» шлягер легко и просто.
На самом деле, опера «Риголетто» – очень трагичная. Мой персонаж – герцог — он такой легкий, легкомысленный; он плохой, развратный. Риголетто — шут при дворе Герцога. И именно с Риголетто происходит ужасное – то, над чем он смеялся и высмеивал, случилось с ним – его дочь соблазняет Герцог, а позднее по трагической случайности убивает тот, кого он купил для убийства Герцога.
В жизни не всегда получается то, что ты задумывашь. Она драматическая, а в спектакле особенно. Композиторы и дарят нам такое послание: будучи шутом, ты продаешься людям, у которых есть статус и много денег. Ты продаешься и смеёшься над этим, а потом тебя жизнь наказывает. Не ты страдаешь, а страдают твои родственники, твои близкие, и ты от этого получаешь двойное страдание. Это такой месседж всем нам – людям которые что-то где-то продают, покупают. Самое главное – не продать себя и своих близких.
ЭВ: Что из вещей, над которыми Вы работаете и ещё только хотели бы исполнить, если Бог даст, в Вашем арсенале?
Алексей Татаринцев: Конечно, хочется спеть полностью и Римского-Корсакова, и Шумана, и Шуберта, и Рахманинова, и Глинку.
Глинка – один из самых простых и одновременно один из самых сложных композиторов камерной музыки. Начинаешь его петь и понимаешь, что улетаешь в какую-то другую сферу. Романсы «Я помню чудное мгновенье» и «В крови горит огонь желанья», хотя написаны очень просто, вызывают столько трудностей с вокальной точки зрения. Смотришь на ноты – ну, что там? Ничего особенного.
Что касается оперного репертуара, безусловно, хочется в ближайшее время освоить французских композиторов. Гуно, например, «Фауста». Хочется освоить «Дочь полка» Доницетти. Это всё сейчас в работе.
Иногда мне задают вопрос, почему именно опера? И я говорю, что самая важная вещь в классическом пении и оперном пении – то, что ты постоянно развиваешься. Я очень люблю водить машину и на какие-то концерты езжу сам за рулём. Тем самым я как бы отдыхаю, получаю удовольствие. Как водитель, я могу сравнить разучивание новой партии с тем, когда ты едешь по неизвестной дороге и не знаешь ещё, какие кочки там есть, какие извилины, где можно поддать газку, где наоборот притормозить…
Когда ты изучаешь новую вещь, ты не знаешь, какие есть у нее подводные камни. А в процессе езды – процесса изучения, ты получаешь огромное удовольствие, потому что ты погружаешься именно в ту эпоху, в ту атмосферу, получаешь удовольствие от музыки, от нюансов, которыми она связана.
Этот процесс роста тебя как исполнителя и это развитие – это жизнь, это значит дарить людям радость. Когда к тебе подходят люди незнакомые и говорят: «Спасибо Вам за те эмоции, которые вы нам передали!», — я считаю это высшей благодарностью. Значит, мы всё-таки мы не просто живем, не просто выходим на сцену, значит, мы кому-то нужны.
