13 февраля в театре Булгаковского дома прошёл вечер памяти Амаяка Моряна. Здесь выступали друзья и почитатели этого удивительного человека, оставившего по себе музыку и любовь.
Марлена Мош – поэт и исполнительница древних армянских песнопений, чьи стихи в слиянии с музыкой Амаяка всегда грели души своей неповторимой гармонией, рассказывала:
«Амаяк очень любил Россию, русскую культуру. Это любовь у него от матери, которая родилась в России и которую он очень любил. Его мама, ещё будучи маленькой девочкой, с риском для жизни выводила партизан в нужные для них места, спасала, помогала защитникам родины, кормила их и не выдавала немцам, которые расспрашивали об их месте нахождения.
Амаяк написал много прекрасной музыки на стихи русских поэтов.
Его музыка очень глубокая, душевная, драматичная, с прорывами света… Она всегда трогает сердце своей красотой и искренностью.
Он остро переживал, когда шла карабахская война, всё время ходил в Армянский Центр, расспрашивал обо всём, беспокоился, возмущался: как можно убивать друг друга, когда всех нас родила мать?!.. Он выражал свою боль, любовь, надежды, чаянья в музыке, и верил, что красота и свет звуков, музыкальных гармоний может помочь миру, победе человечности в пространстве борьбы света и тьмы.
Он сам был прекрасным исполнителем на рояле своих произведений, пел, аккомпанируя себе свои песни, и это было оригинально неповторимо – его голос, музыка и исполнение!
Я назвала бы его музыку «советской» в плане интернациональности – единства русского музыкального наследия с армянской «изюминкой». Его песни пела Валентина Толкунова, его музыка звучит во многих сериалах.
У нас такое чувство, что Амаяк не ушёл, что он всегда с нами.
Он сделал много записей своей музыки, которые я возила в дисках в другие страны, и его там очень хорошо принимали! В его музыке есть русская широта, глубина, бесконечность, которая покоряет всех, кто его слушает».
Карина Зурабова – писательница и вдова Амаяка Моряна рассказывает о его жизни и творчестве то, чего многие из нас не знали, но очень хотели бы знать, и за что теперь ей очень благодарны:
«Композитор Амаяк Морян ушёл в мир иной в 2020 году 22 декабря. В славянской мифологии этот день назывался Карачун – самый темный и короткий день в году, отданный во власть силам холода и мрака. В жизни каждого человека происходит борьба противоположных начал – и у Амаяка это противоборство велось достаточно наглядно.
Родился он в Батуми, среди пальм и магнолий, на берегу моря. Отец его был сапожником («так же, как у Арама Ильича Хачатуряна!» — добавлял Амаяк); от него ему досталась доверчивость, щегольство и слабость к алкоголю, от деда – музыкальность, тот играл на скрипке. Впрочем, и отец отлично играл на аккордеоне и не случайно купил первенцу пианино. Очень скоро Амаяк уже разучивает этюды и сонаты, сперва, как водится, из-под палки, а потом уже всерьёз – он учится в музучилище на пианиста и даже пробует сам сочинять. Поступает в ереванскую консерваторию на композиторское отделение. Весёлая и пьяная студенческая жизнь с перерывом на службу в армии, недолгая работа в оркестре ереванского цирка, потом опять Батуми, где он вместе с отцом шьёт модную обувь и продаёт ее по городам России, от Москвы до Сыктывкара. И всё это время в душе его творится музыка: он сочиняет песни и инструментальные композиции.
Концерты, симфонии, фуги – Амаяк, как композитор, знает, что это такое, но убеждён, что в ХХ веке нужна более демократичная форма, понятная не только меломанам. Он выбирает для себя жанр инструментальной миниатюры – яркой, динамичной композиции с выраженной мелодией. Это на первом курсе можно было баловаться модными экспериментами в духе «современной музыки» – с разрушением гармонии, расщеплением звука и падением в хаос. Он только смеется, вспоминая, как пытался когда-то, еще в училище, изобразить бурю на море страшными хроматическими гаммами. В музыке, каким бы ни был её язык, должна жить красота, должен свет быть.
Композиции А. Моряна можно называть импрессионизмом, романтизмом, этномодерном, неоклассикой – это совершенно неважно. Главное – они эмоциональны и гармоничны, обладают внутренней драматургией и волнуют слушателя дыханием жизни, голосами любви и печали, искренностью и красотой. «Если б я не родился на море, моя музыка была бы другой», – говорил он. Она искрится, как рябь под солнцем, накатывает крутой волной, мерцает лунной дорожкой… Одно время Амаяк почти каждый вечер заходил в кафе Булгаковского дома и играл там на пианино – для себя, для Булгакова, для посетителей, если они случались. «Неужели еще можно так играть?» — ошеломленные, говорили они пианисту. Играл он замечательно, но на самом деле гости удивлялись тому, что можно так сочинять. А он и сам удивлялся. И благодарил Бога за то, что тот позволяет ему писать такую музыку. «Я сам не знаю, откуда эта музыка. Ведь она совсем не похожа на мою жизнь!»
Жизнь его долгое время подчинялась бурным страстям и непреодолимым обстоятельствам. При всей своей южной фактуре, с виду очень земной и жизнелюбивой, Амаяк был сделан из очень тонких материалов. «Богемные» пороки, которые кому-то казались игрой, для него оборачивались настоящей катастрофой. Скитания по разным городам, побеги из дома, пьяные драки, криминальные романы… а для него каждый стакан вина был как кувалдой по голове. «Мне везло, – говорил он. – Мне очень везло. Жив остался».
Должно быть, спасала преданность красоте. Он чувствовал красоту не только музыки, но и слова, поражал обширным кругом литературных интересов и тонким вкусом. Часто именно слово вдохновляло его творчество. Это могли быть строки, прочитанные случайно в газете, или сочинение батумского приятеля-рыбака, могло быть стихотворение Пушкина или московской салонной поэтессы — композитор обнаруживал в стихах созвучный ему ритм, интонацию, образ, и это становилось импульсом к написанию песни. Так же случилось с оперой – Амаяк прочитал поэму Елены Исаевой с подзаголовком «Наверное, опера» и загорелся желанием выразить в звуке драматическую историю библейского царя Давида. Его привлекала в этом сюжете борьба благородной души с соблазном. Вечный конфликт между долгом и страстью, вина и раскаяние мудрого царя, любовь и отчаянье матери – всё это было в форме готового либретто, композитору только оставалось, ничего в нем не меняя, написать музыку.
Опера «Давид и Вирсавия» была готова за год. Амаяк работал увлеченно, даже узнавал, как звучит на древнееврейском десятая заповедь Завета – та самая, которую нарушил Давид. Вскоре на его концертах зазвучали арии из свеженаписанной оперы – но сама она так и не была поставлена.
Вслед за оперой Амаяк освоил форму мюзикла – поэт Юрий Юрченко показал ему свою пьесу «Мафиози» и предложил написать музыку к стихам. Они встречались в кафе Булгаковского дома, поэт ставил на пюпитр пианино листки со стихами, композитор тут же наигрывал мелодии, и с его голоса готовые музыкальные номера тут же напевала певица. Удивительно весёлым и радостным был творческий процесс! И уже сам Юрченко (он не только поэт, но и артист) поёт в концертах А. Моряна номера из мюзикла «Мафиози». Чуть было не поставили этот спектакль сразу несколько театров – но не случилось. Амаяк привык сам играть свои произведения и не записывал их нотами. И когда понадобилось показать нотный материал «Мафиози» режиссерам, его просто не оказалось. Пока автор писал клавир, съезд режиссеров музыкальных театров завершился, и случай был упущен.
Каждый день Амаяк садился за пианино и играл свою музыку. Помогая себе, подпевал. Был у него настоящий хит – «Танец дождя», отличавшийся яркой образностью и энергией. Он редко его играл – трудный. Были любимые публикой «Два начала», построенные на контрасте характеров, ритмов, интонаций – инь и ян, любовь и вражда, гармония и хаос. Играл он и давние свои миниатюры, иногда импровизируя, меняя рисунок. Вдруг начинала звучать какая-то незнакомая фраза, повторялась, развивалась в мелодию… рождалась новая композиция. Или Амаяк пожимал плечами и говорил: «Так, ерунда. Не могу понять пока». И сокрушался: «Мне либретто нужно, либретто!»
Однажды, листая том стихов Пастернака, наткнулся на «Рождественскую звезду» и сразу услышал напев: «Сто-о-яла зима-а. Ду-ул ве-тер из сте-пи…» Его притягивали религиозные сюжеты, в них он воплощал такую знакомую ему борьбу света с тьмой – и конечное торжество света. Он хотел, чтобы «Звезду» слушали молодые, и сочинил ее в стиле рока. Так и назвал «Рок-Мистерия». Вспоминал, как детстве на Новый год ходил с друзьями колядовать – пел «Сею, вею, посеваю, с Новым годом поздравляю!..» – и в подставленный мешок летели мандарины, конфеты, монетки. В финале рок-мистерии звучат отзвуки этих колядок, голосок кудрявого батумского мальчишки, озорника и сластёны. Амаяк записал «Звезду Рождества» в студии, с инструментовкой, с вокалом, и очень любил слушать этот диск. Мечтал чтобы сняли мультфильм на сюжет Рождества с его музыкой. Предлагал разным исполнителям. Но двадцатиминутная сложная композиция представлялась неудобным форматом. А незнакомый, «нераскрученный» автор не привлекал продюсеров.
Амаяк работал тапёром в ресторане. Надевал шляпу, галстук и шёл играть «вечнозеленую» джазовую классику и популярные песни. Гостям нравилось, ресторан был дорогой, чаевые хорошие.
Изредка, обычно в свой день рождения, 6 июня, он устраивал концерт. Это было хлопотное дело – снять зал, заказать афишу, обзванивать знакомых… ждать: придут – не придут, заполнится хоть половина зала?.. За кулисами гримировались певицы, поэты повторяли стихи, настраивали инструменты приглашенные музыканты, волновалась ведущая. Амаяк, снимая шляпу, раскланивался на аплодисменты, принимал букеты, потом дома, усталый, говорил: «Ничего было, да? Нормальный концерт?»
Последний раз, в своё шестидесятипятилетие, он выступал один. Из-за пандемии нельзя было найти зал, и он играл в мастерской приятеля-художника перед друзьями и знакомыми – человек 50 пришло. Сам пел любимую публикой «Вечную дорогу», играл лучшие композиции. Пианино было расстроенным, но он умел играть на любом инструменте.
Умер он неожиданно, от сердечного приступа, спровоцированного раком печени. Он не знал о своей болезни. Он вообще собирался жить 94 года, как предсказала ему в юности цыганка. Но что-то в душе, видимо, говорило ему о скором уходе: он вдруг собрался записать нотами все свои миниатюры, стал особенно добр и нежен с близкими людьми, кроток с незнакомыми и любовался красотой мира – летним вечером, осенним дождиком, цветущим деревом – так, словно готовился скоро его покинуть. А свет остался – музыка его звучит…»
